Все стояли молча, понурившись. Каждый воочию увидел своё будущее. Квочка тяжело вздохнул, начал причитать:
— Боже мой, боже, пропала моя головушка!..
Звенигора оглянулся на него, строго прикрикнул:
— Ну, нечего нюни распускать! И без того кисло. А если ещё каждый будет хныкать, то мы и вправду богу души отдадим в этой вонючей яме.
— Да я ничего, — начал оправдываться Квочка. — Просто на душе заскребло…
— Всем не легко… Но и казак не без удачи. Глядишь, и вывернется когда-нибудь!
— Болтаешь пустое… Я тоже так когда-то думал, — прошамкал Многогрешный. — Все надеялся — убегу… Дудки!.. Куда, к черту, убежишь? Куда пойдёшь, когда до моря недели две хода и на каждом шагу тебя схватить могут! Если и до моря доберёшься, то что? Нешто перепрыгнешь или по воде перейдёшь?
Звенигору стала разбирать злость. Это пугало, стоящее одной ногой в могиле, хочет сеять в их сердцах неверие, тянуть всех за собой… Нет, не выйдет! Они ещё молоды, сильны и не должны терять надежды. Не зря говорят: надежду потерял — все потерял.
Сдерживая раздражение, он взял Свирида за плечи и мягко сказал:
— Ты вот что, дядько Многогрешный, полезай обратно к себе в нору и не болтай лишнего. Не растравляй наши сердца. Нам и без того тяжело…
Почувствовав, что Многогрешный пытается упираться, Звенигора легонько подтолкнул его сзади, и тот покорно полез в свой угол. Кто-то притрусил его лежалой соломой.
Утомлённые многодневной дорогой, невольники начали устраиваться на ночлег. Ложились вповалку, прижимаясь друг к другу, чтоб было теплее. Вскоре свет в окошке совсем померк, стало темно. От множества тел, от тяжёлого дыхания в погребе стало тепло, даже душно. Всех стал придавливать сон.
Но заснуть не удалось. Снова открылись двери, и наверху зазвенели кандалы. В погреб спустилось ещё несколько человек.
Кому-то наступили на ноги. Послышался стон.
— О холера ясна, — выругался по-польски какой-то, судя по зычному голосу, верзила, — тут уже полно непрошеных гостей! Грицько, высеки огонь, зажжём свечку.
Из-под кресала сверкнули искры. Вспыхнул жёлтый огонёк и осветил мрачные чёрные фигуры. Впереди стоял высокий человечище с жёсткими, острыми, как спицы, усами и большим крючковатым носом.
— Разрази меня гром, — снова загремел великан, — если эти новички, эти хлопы не заняли моего места! Это же такое свинство — припереться в чужую хату и занять лучший уголок, проше пана! Эй, хлоп, — толкнул он ногой Квочку, скрючившегося в углу, — освобождай место!
Тот сонно хлопал глазами. Недовольно буркнул:
— А ты что за птица?
— О, стонадцать дзяблов![27] Он ещё спрашивает! Здесь каждый знает пана Спыхальского… Потомственного шляхтича! Я был войсковым товарищем маршалка[28] Яблоновского, проше пана! А какой-то хлоп смеет называть меня птицей! Га?!
— Ну и что с того, что ты войсковой приятель маршалка Яблоновского? Невелика цаца! А я вот Гервасий Квочка… Слыхал?
— Не приходилось, проше пана, — на минуту смутился пан Спыхальский.
— То-то и оно! Ты про меня не слыхал, а я про тебя не слыхал. Не знаешь, что за человек перед тобой, а кричишь! Негоже так, пан.
— Так, проше, кто же вы будете?
— Бывший холоп твоего любимого маршалка Яблоновского, чтоб его гром сразил! Потом вольный крестьянин, хлебороб, так как бежал я из Закопаного на свободные земли… Теперь и ты и я — рабы турка Гамида. Выходит, мы одного поля ягоды… Так что не важничай, пан, а ложись рядом в эту берлогу и спи, если хочешь спать. А нет — ложись там, где стоишь, и не мешай людям сил набираться.
— О матка боска! — подскочил пан Спыхальский. — То пан есть земляк? Из Закопаного? Что же пан сразу не сказал? Прошу прощения, пан Квочка. Что нового в Закопаном?
— Как давно пан оттуда?
— Уже два года.
— А я — четыре… Так что пан мало от меня узнает про своего маршалка… Разве что пану интересно послушать, как я с товарищами когда-то отдубасил пана маршалка розгами…
— О! Как то было?
— А так. Надумал я с друзьями бежать в степи. Но не хотелось расставаться с паном не попрощавшись. Надо вам сказать, с ним была у меня сердечная дружба: он частенько гладил мою холопскую спину плетьми, а я пускал иногда на его стога и скирды красного петуха. Как раз случилось так, что должок за мной оставался. Как же уйти от пана, не рассчитавшись с ним? Вот я и подговорил хлопцев подстеречь пана. Встретили мы его у самой Матвеевой пасеки. Пан Спыхальский помнит тот лесок в долине, что по дороге из Закопаного к хутору Круглик?
— О так! Разве можно забыть то райское место? Во всем Прикарпатье, наверное, не найти красивее. Самой природой, проше пана, оно создано для любви…
— Вот то-то и оно, так же думал и пан маршалэк. И не только думал, но и был влюблён там в жёнку одного шляхтича, что жил вблизи Закопаного. Вот мы и подстерегли его, когда он к ней ехал верхом. Один схватил коня, придержал, а я с товарищем стянул ясновельможного пана на землю, содрал с него штаны, положил голым пузом на муравейник, а с другой стороны хорошенько всыпал березовой каши…
— Сто дзяблов! Мерзавец! — возмущённо воскликнул пан Спыхальский. — Как же ты посмел издеваться над паном маршалком? Над потомственным шляхтичем! Да за это тебя, хлопа неотёсанного, повесить мало! Изрубить на мелкие куски! Подумать только — не как-нибудь, а на муравейник… Да ещё и берёзовыми прутьями!.. Как простого хлопа…
Все проснулись и слушали, как с чувством ругался разгневанный и оскорблённый за своего сюзерена шляхтич. Звенигоре было смешно: пан Спыхальский явно забывал, что сейчас он не потомственный шляхтич, а раб.
Гервасий Квочка тоже усмехнулся в бороду. Было заметно, что его забавлял этот разговор.
— Но я же только возвращал долг, милостивый пан, — сказал он спокойно. — Сам господь бог завещал не оставлять неоплаченными долгов наших… А ещё завещал он отплачивать око за око и зуб за зуб…
— Не в меру ты мудр, пан Квочка! — сердито выкрикнул Спыхальский. — Пана маршалка — и вдруг на муравейник! Гром на твою голову! Чтоб тебя болячка задавила, разбойник паскудный! На кол тебя посадить бы, негодяя, чтобы знал, как потешаться над ясновельможным паном!
Он сыпал проклятия, ругань и чуть было не бросился с кулаками на крестьянина. Гремя кандалами, свирепо таращил глаза, дёргал себя за встопорщенный рыжий ус.
Вдруг он замолк. В глазах промелькнуло недоумение. Спросил тихо:
— Ну, а чем же кончилась та печальная история?
— Чем надо, — степенно ответил Квочка. — Отдубасили мы пана на славу, натянули штаны и посадили на коня…
— Как же он сел?
— А он не сел — лёг животом на седло, так и поехал.
